Новое время изменило пространственное измерение человеческого существования. Если в средневековом миросозерцании в центре мироздания располагался Бог, то теперь, когда человек самоопределился как самоценный и автономный субъект, он расположил себя в центре, вокруг которого как бы вращался весь остальной мир.

Дух отчуждения, поразивший человека Нового и Новейшего времени, наиболее сильно и разрушительно проявился в его отношении к самому себе. Продавая свою рабочую силу, он сам ощутил себя товаром. Именно рынок определяет стоимость тех или иных человеческих качеств, и даже само их бытие. Иначе говоря, если на человека отсутствует спрос, то он — никто как для окружающих, так и в своих собственных глазах.

Такая оценка представляется верной, если ограничиться сугубо экономическими, материально-вещественными взаимоотношениями. Нельзя забывать, что позыв к деятельности и труду составляет одну из сущностных характеристик человека, а значит — и условие его свободы, сколь бы извращенные социальные формы он ни принимал.

Но дело не только в личной активности. Проблема свободы неразрывно связана с проблемой соотношения сущности и существования, по сей день остающейся нере­шенной.

Восстановление наук в новое время сопровождалось реабилитацией античных мыс­лителей и их учений, оказавшихся не в чести у Церкви или попросту забытых. Бурное развитие естествознания, достигшее невиданных высот в трудах сэра Исаака Ньютона, стимулировало натуралистические тенденции в философии, что предвидел сам создатель "Математических начал..."

Моральное ньютонианство не замедлило возникнуть, и уже сочинение ученика Локка А. Коллинза, утверждающее всеобщий детерминизм и необходимость и изгоняющее призраки случайности и свободы, было одной из первых ласточек. Коллинз признает свободу в смысле вариабельности психических детерминаций, что является действительно ценной свободой человека. Человек может думать о чем угодно, молчать или говорить, действовать или не действовать. Юм также пытался применить бэконовско-ньютоновский эмпирический метод к моральным предметам, хотя и достаточно сдержанно оценивал значение научных достижений великого физика для человеческого познания.

Юм признает психологический факт чувства свободы, но также и то, что его подоплека недоступна непосредственной интроспекции.

Тело человека - могучая, сложная машина, в нем таится много скрытых сил, совер­шенно недоступных нашему пониманию, тем не менее, соединение мотивов и волевых актов так же правильно и единообразно, как соединение причин и действий в любой области природы. Юм прослеживает, к каким выводам ведет допущение, что последним виновником всех наших хотений является создатель мира, впервые сообщивший движение всей этой огромной машине и поставивший все существующее в то определенное положение, из которого должно вытекать в силу неизбежной необходимости всякое последующее явление. Так остров Великобритания, где возник первый прецедент гражданских свобод в новое время, не стал "островом свободы" в теоретической философии. Уволенная по сокращению штатов свобода нашла защиту на континенте. Кант, пробужденный от догматическою сна феноменальным детерминистом Юмом, восстановил ее в правах.

Реабилитация свободы - стратегическая идея трех "Критик..." кенигсбергского мудреца. Современное состояние естествознания убеждало Канта, что неорганическая природа - это мертвое царство необходимости. Вся его надежда на органические системы и в первую очередь на человека. Бестелесная сущность - свобода, гостья умопостигаемого мира после Французской революции обретает плоть и кровь. Ее воплощение в виде неухоженной, закопченной и запыленной, но, тем не менее, прекрасной Свободы на баррикадах в начале Столетия и Статуи Свободы в конце его делают Свободу в век либерализма столь же несомненной, как и Венера Милосская. Вместе с тем в метафизике и физике она сдавала последние свои бастионы и почти повсеместно от Шопенгауэра до Гегеля, не говоря уже об эмпириках, стала предикатом необходимости.

Кантовский критицизм не поколебал веру во всемогущество механистических и математических идеализации физического и социального мира. Подтверждением тому служит не только провозглашенная Лапласом в 1812 г. в книге "Опыт теории вероятностей" программа абсолютного детерминизма, но и утилитаристская модель общества Бентама (где индивиды калькулируют удовольствие - пользу и страдания - ущерб, вред), работающая в автоматическом режиме и без всяких отклонений! Вообще эмпирическая традиция на британских островах долго не могла к внеэмпирическим интерпретациям свободы отнестись серьезно и предпочитала обходиться без метафизики.